Глава сорок четвертая

Мертвый город

Мы остановились, когда вернулась Марфа и «сообщила», что все Маххаим и ящеры, перебравшиеся через реку вслед за нами, в полном составе вернулись обратно к Крепости. Марфа считала не так, как люди (для нее десять цыплят были не десятью условными единицами, а именно десятью разными цыплятами), а зрительная память у птички великолепная, так что я мог не сомневаться, что в суматохе какая-то из тварей осталась незамеченной.

Почему оборотни вернулись – это вопрос. Выследить нас было бы нетрудно: там, где Мишка проламывался сквозь заросли, оставалась «просека» в метр шириной.

Но ломать голову, почему твари прекратили погоню, можно и не на бегу. К этому времени мы уже забрались в джунгли километров на десять. Я счел дистанцию достаточной, с облегчением объявил привал и отправил Лакомку на охоту. Нам всем следовало подкрепиться. Особенно Мишке, который, поработав «путепрокладчиком» больше двух часов, сразу повалился на землю, раскинув лапы и на полметра высунув язык.

Я уселся на травку и задумался.

Можно ли было предвидеть, что аборигены меня предадут? Наверняка можно. Знал ли я, что Боцман – жадная сволочь? Знал. Знал ли я, что он способен к предательству? Само собой. До того, как встать на мою сторону, Хасса играл за команду оборотней. Я предложил ему больший куш – и он стал играть за меня. Вот и всё. А я, дурак, решил, что он решил побороться за права человека. С чего это вдруг? Мало, что ли, он народу покрошил ради примитивной наживы, чертов предатель!

Хотя, почему – предатель? Это я опять – с мерками собственной морали. А у аборигенов мораль другая. Уж я бы мог догадаться. Сам же подпал под влияние здешнего мира, стал его частью. Устоявшиеся правила и холодный расчет. Нет здесь таких понятий, как честь и совесть. Или – есть? Взять хотя бы Меченую Рыбу. Ведь предупредил меня об опасности, хотя никакой выгоды от этого не получил. Значит, всё не так однозначно? Или исключение лишь подтверждает правило?

Так или иначе, но накопленная личная Сила почти иссякла, а о связи с Высшим, после сегодняшних убийств, можно забыть надолго. Хорошо хоть остатков Силы хватало, чтобы кое-как вникать в своих зверей (особенно хорошо я понимал Лакомку), но, выскочи на меня сейчас динозавр, вряд ли я сумел бы его отогнать.

Что ж, могло быть и хуже. Например, я мог попасть в лапы Маххаим. Лучший вариант в этом случае – это быстрая смерть. И для меня, и для моих зверушек.

Да нет, всё не так уж плохо. Мои земляки опять попали в плен, это верно. Но до моего появления их положение было не лучше. Или – лучше? Смотря как ими распорядятся Маххаим. Если раздадут людям, тогда ничего. А если – нет? Не дай бог! Особенно жаль было Михалыча, который был не просто человек, а свой. Одаренный. И он ведь пытался меня предупредить, что Боцману нельзя доверять безоглядно. А я, самоуверенный дурак, был уверен, что побитый когда-то пират больше не рискнет выступить против меня. Мне было очень стыдно. И страшно. Даже то, что ко мне возвращались человеческие чувства, не радовало. Каково теперь будет тем, кого я должен был защитить? Что с ними будет?

Я усилием воли задвинул трагические мысли на задворки сознания. Не страдать надо, а действовать. Вот только – как?

Вернулась Лакомка. Приволокла убитую зверушку килограммов на восемьдесят. Зверушка была очень похожа на помесь шимпанзе и орангутана, но с длинным хвостом, длинными клыками и приличными когтями. Я предпочел бы кабанчика, но отказываться от обезьяны не стал. Тем более что беззащитной эту зверушку назвать было нельзя: с такими-то зубками. Вряд ли это был чистый хищник: пожирателями мяса Лакомка брезговала.

Мы перекусили. Львиную, вернее, медвежью долю употребил Мишка, но и нам с Марфой хватило. Лакомка есть не стала. Надо полагать, перекусила чем-то еще.

После обеда Лакомка предложила мне прогуляться. Я предпочел бы немного поспать, но моя киска была настойчива. Я согласился.

И не пожалел. Увиденное стоило того, чтобы пожертвовать сном.

Лакомка нашла мне дорогу. Заметить ее было непросто. Чтобы добраться до основы, потребовалось прорыть канавку в четверть метра глубиной. Только тогда показались знакомые каменные плиты, которыми был вымощен путь вдоль «главной» реки.

Догадаться о том, что под слоем дерна и опавших листьев прячется заброшенная дорога, было невозможно. К раскопкам меня подтолкнули остатки моста через довольно глубокий овраг. Две небольшие каменные башенки, тоже густо заросшие и опознаваемые как творение человеческих рук лишь с расстояния нескольких шагов. Изъеденные окисью толстые бронзовые цепи были неразличимы в листве, но тоже сохранились неплохо. Зато сам мост (он, вероятно, был подвесным) исчез без следа. Может, унесло водой (не исключено, что хилый ручеек, струившийся по дну оврага, был когда-то рекой), может, просто развалился от времени.

Заброшенная дорога в дремучем лесу… Хорошая мощеная дорога шириной три с четвертью метра. Тайна загадочных строителей могла оказаться где-то рядом. Тайна, которая не давала мне покоя: никто из аборигенов понятия не имел, откуда взялись дороги. Местные полагали, что дороги были всегда и образовались сами. Примерно как камни в реке.

– Пошли-ка, девочка моя, прогуляемся, – предложил я Лакомке.

Такая хорошая дорога непременно должна куда-нибудь привести.

Лакомка недовольно рыкнула. Она предпочитала, чтобы рядом был Мишка. Здесь дикие джунгли, а не городской парк. Я потеребил кисточку львиного хвоста и согласился:

– Ты права. Разделяться не следует. Давай позовем наших.

Кто-то может упрекнуть меня в том, что я забыл о захваченных колонистах ради удовлетворения собственного любопытства. Но это не так. О своих попавших в беду земляках я не забывал ни на минуту. Просто я чувствовал, что вплотную подобрался к одной из тайн «неправильной планеты». Знание же было оружием, которым не стоило пренебрегать. Особенно в той партизанской войне, которую мне вскоре придется вести.

Словом, я решил проверить, куда ведет заброшенный путь.

Теперь, когда я знал, что искать, обнаружить следы бывшего тракта было нетрудно. Тем более что был он прямым, как стрела. Прикинув возраст немногих деревьев, выросших на нем, я решил, что он заброшен не менее двух веков назад. Впрочем, я мог и ошибаться, поскольку понятия не имел, каков возраст здешних исполинов.

И вот мы вновь двигались через джунгли вчетвером. Как несколько месяцев назад. Мишка неторопливо трусил впереди, подминая молодую поросль, которая была ему – что мне трава. На спине у него восседала Марфа, хриплым воплем отмечая каждую ветку, заставляющую ее вжиматься в густую Мишкину шерсть. За Мишкой рысцой поспевал я, а за мной, то догоняя, то отставая, – Лакомка. Лес затихал при нашем приближении и вновь оживал за нашими спинами.

Этот лес мне нравился. Он чем-то напоминал бескрайние таежные чащи Центральной Сибири: прямые неохватные колонны хвойных исполинов окружали Школу Одаренных, где я вырос. Образ детства – высоченные разлапистые кедры с лохматыми вершинам, отражающиеся в синем, как лазурь, озере.

Озеро было и здесь. Бескрайнее, как море. Прозрачное, как небо. Озеро, деревья и песчаные холмы, будто гигантские черепахи, уснувшие тысячу лет назад в тихой лесной долине.

Сначала я не понял, что это за холмы. Меня обманули округлые очертания. Только когда Мишка мощными ударами лап сорвал нашлепки дерна и разметал крупный чистый песок, обнажив такую же белую каменную кладку, я понял, что заброшенная дорога привела-таки меня к ее строителям. Вернее, к месту, где они когда-то жили. Мертвая дорога к мертвому городу.

Мишка между тем продолжал свой труд с упорством и эффективностью небольшого экскаватора. Минут через десять мощные когти скребнули по твердому, тяжелая лапа хряпнула разок, сокрушив мумифицированное дерево, песок с шуршанием осыпался внутрь, и я увидел округлый дверной проем, из которого пахнуло сухой пылью древности.